Промысел Божий

Этим интервью мы открываем новую рубрику – «Лица Прикамья». Нашими героями станут известные пермяки, чей вклад, пусть даже самый скромный, в историю края достоин внимания, понимания и изучения.

 

Итак, первым героем наших публикаций стала пермская художница Анна БАРСКАЯ.

 

«Кто мы на этой планете? Откуда мы здесь и каково наше предназначение? Что мы чувствуем, глядя на падающие звезды? Торопимся ли загадать желание? Или ждем, что они долетят до Земли и воплотятся во что-либо? Думаем ли мы, что когда-то они стали частицей нас? Или их души, не найдя достойной плоти, навсегда поселились в том, что нас окружает? Не оттого ли, слушая сказки, мы часто думаем, что это нам слишком знакомо.

 

Иногда, спрашивая себя, мы получаем ответы извне. А когда понимаем, что это дано только нам, мы печалимся, глядя на ночное небо… И тогда идет дождь…

 

Мы чувствуем таких, как мы. Нам не нужно понимание большинства. Наша радость сильнее, наша боль нестерпимее. Мы знаем мысли каждого из нас… Вы считаете нас иноземцами, пришельцами, чужими… Мы обречены на одиночество, и вынуждены скрывать свое происхождение даже от самих себя. И если нам не суждено до конца понять и ответить на все эти вопросы, то мы хотя бы можем надеяться, что в каждом из нас промысел Божий…»

 

В этом раннем высказывании художницы заложена суть ее творчества.

 

Мы начали беседу в ее мастерской.

 

– Мама, коренная пермячка, вышла замуж за украинца, и они уехали по работе в Туркмению. Но родила она меня в Перми. Потом снова уехали туда. Поэтому я осознаю, что я, наверное, не пермячка, а дитя Советского Союза. Но всю свою сознательную жизнь я прожила в Перми. Окончила педагогическое училище № 4 по специальности «учитель черчения и рисования». Дальше – муки поисков собственного «я». Хотела быть искусствоведом. Поехала в Ленинград, записалась на подготовительные курсы в Академию художеств, но вовремя поняла, что это не мое. Поняла, что я не теоретик, а практик. Это был 1994 год.

 

Вернулась в Пермь, стала заниматься только живописью: холст, масло, а не графика, не акварель, не гуашь. Мне ближе портретная тема, но не портреты конкретных людей, а некоего образа, и старая городская архитектура. И чтобы обязательно был шпиль. Обожаю пермскую галерею.

 

– Ваши родители были художниками?

 

– Нет. Мама в детстве немножко рисовала, но, в конце концов, выучилась на бухгалтера. А отец – механик, хотя у него были творческие наклонности.

 

– А с чего началось ваше творчество?

 

– С маленьких картонок десять на десять, где я маслом писала шпили галереи.

 

– Почему именно шпили, а не купола церквей? Все-таки здание галереи – это церковь.

 

– Да, это церковь, но все воспринимают ее как галерею. Она находится на самой высокой точке Перми, ее видно со всех сторон. Это узнаваемое и знаковое место, все дороги ведут к ней. Я написала около тысячи галерей.

 

– Вот вы говорите, что специально не учились на художницу. Но кто-то же дал толчок вашему творчеству?

 

– Мне ближе всего импрессионисты. Из русских мастеров – Врубель. И по мистике, и по технике, и по темам. Задумчивые женщины с грустными глазами, падшие ангелы... Полумистика, полуреальность...

 

– Говорят, что чем больше художник кому-то подражает, тем быстрее выработает собственный стиль. Это так?

 

– Так. Что касается меня, то, скорее, мой стиль – неоимпрессионизм. Ему свойственна фантазия, но, в то же время, это реальная живопись. У меня, конечно, бывают фантазии, например котосовы…

 

– Простите, кто?

 

– Котосовы. Соединение в одном образе кота и совы. Сова с телом кота, с хвостом, с кошачьими ушами, или наоборот. Но всё равно это достаточно реально.

 

– Кто из современных авторов оказал на вас влияние?

 

– Наверное, американец Джереми МАНН. А из пермских – Евгений ШИРОКОВ и Андрей СОФЬИН. Их я считаю своими учителями. Хотя я у них не училась, но их наставления и советы мне очень помогли.

 

Примерно в 35 лет я вдруг задалась глобальным вопросом: художник я или нет? И пришла к выводу, что больше не могу и не хочу заниматься ничем, кроме живописи. То, что я хочу сказать, я могу сказать только посредством масляных красок. К жизни я отношусь философски, стараюсь всё это изобразить в своих картинах, стараюсь привлечь внимание людей к тому, что и как бывает, почему так бывает, и так далее. Поэтому моя живопись отличается от живописи других пермских художников. Она для размышлений.

 

– Размышлений о чем?

 

– Обо всем. Последний салон «Арт-Пермь» показал, что сейчас растет поколение не простых «почемучек», а тех, кто читает, смотрит, видит, задается вопросами о смысле жизни. Моими поклонниками были люди от 6 до 76 лет. И они задавали мне вопросы о вечности, о смысле жизни. То есть они отошли от чисто житейских проблем. Людям хочется чего-то другого. Возвышенного, чистого, радостного.

 

– А вы не сравнивали свою живопись с поэзией или музыкой?

 

– С поэзией нет. А с музыкой, наверное, да. Причем всякой разной – от рока и рэпа до классики. Вчера, например, я открыла для себя современного рэпера Оксимирона. Его сравнивают, как ни странно, с Мандельштамом. Его острые тексты отличаются от всего прочего рэпа, это философские размышления о бренности мира, о том, что необходимо в себе взращивать чисто человеческие качества. Не просто, как поют другие рэперы, типа я шел по улице, встретил того-то, и тому подобную дребедень. У него очень глубокие, духовные размышления.

 

– Среди ваших работ есть любимая вами картина, может быть, какой-то цикл?

 

– Каждая картина или цикл отражают какой-то период моей жизни. Сейчас это, наверное, мои последние работы. Они отражают все мои сегодняшние чаяния, веяния, мою душу…

 

– Знаю, что вы были еще и кукольных дел мастер…

 

– В какой-то момент я поняла, что мне мало плоскости холста. А руки у меня всегда были к чему-то приложены. Я и украшениями занималась, и «ювелиркой», и курсовая работа в училище у меня была по дереву – вырезала Буратинку. То есть мне это было близко. Тогда в обществе возникла общая тенденция, появились мастера-кукольники, стало модным устраивать выставки. И у меня возникла потребность, что мои образы могут приобрести некую форму, которую можно осмотреть со всех сторон, потрогать, ощупать, поменять позу.

 

Но куклы ушли, они выполнили свою функцию. Я считаю, что в кукольном мире я была тренд-сеттером.

 

– Кем?

 

– Тем, кто вдруг, из самого простого материала создает, извлекает нечто. Люди сначала это отвергают, что такого не может быть, так делать нельзя, это не искусство… Но находится человек, который изыскивает средства, время и убеждение для неверующих, что это и есть то самое. И это становится трендом. А тот, кто был тренд-сеттером, канул в Лету. Словно сверкнула искорка, разожгла огонь и отошла на задний план.

 

– Из какого материала были ваши куклы?

 

– Из литьевого фарфора, тканей, самозатвердевающего пластика.

 

– Сказочные персонажи или куклы типа Барби?

 

– Я бы назвала их словом «хоррор» – ужастики. В моих куклах я отразила тему, когда добро и зло могут совмещаться в одном персонаже – в зависимости от того, что у него внутри, что его волнует. Я занималась куклами примерно с 2006 по 2012 год. Сейчас занимаюсь только живописью. Хотя могу заниматься и прикладным искусством: работать с металлом, кожей, текстилем. Но это будет только в том случае, если мои эстетические вкусы совпадут с живописью, если мне снова будет не хватать плоскости холста.